У нас есть все
Каждый год в августе россияне с тревогой ждут какого-то потрясения. Что объяснимо: новейшая экономическая история нашей страны богата на августовские сенсации: ГКЧП-1991, дефолт-1998, девальвация-2008. А в нынешнем году мы тихо готовились к 1 сентября – и на тебе: глобальное падение бирж, нефть WTI ниже 43 долларов за баррель, евро по 81 рублю... Что это: временные трудности или начало долгого общемирового кризиса? Этот вопрос наш корреспондент Галина НАЗАРОВА адресовала декану факультета экономики Европейского университета в Санкт-Петербурге Максиму БУЕВУ.
ФОТО Сергея ГРИЦКОВА
– Максим Вячеславович, куда «катится» мировая экономика?
– Для ответа на этот вопрос вспомним события 1940-х годов – именно с тех пор пошли разговоры о том, какой должна быть резервная валюта и почему ею столько лет был только доллар. В те годы это очень не нравилось европейцам, которые через полвека придумали свой евро, а в последние годы доминанта этой бивалютной корзины в мировых финансах не устраивала нас и китайцев.
Баланс, который сейчас установлен в мире, основан на том, что США имеют монополию на печать долларов, и вся мировая торговля происходит за эту валюту. Соответственно, американцы могут брать деньги в долг, а если их у них нет, недостающее всегда можно напечатать. Проблема в том, что сегодня не существует альтернативы доллару. И все другие страны готовы воспринимать такое положение вещей. В долго-
срочной перспективе возможны два варианта. Либо все сохраняется в существующем виде при условии, что все страны верят в непоколебимость доллара, либо система сменится.
Сейчас доминирующая роль в производстве находится в Юго-Восточной Азии, на первое место по объему ВВП уверенно выходит Китай. КНР активно ведет экспансию в Африку – новый развивающийся регион на международной арене, а об этом мало кто говорит. И сейчас на повестке дня вопрос: как финансировать мировую торговлю, где США больше не будет являться основным потребителем. Поэтому важно определить новую мировую валюту. Это может быть синтетическая валюта, куда входят юань, евро, иена, доллар. Ею может остаться и доллар, но уже на новых условиях.
Такова основная тенденция в международной торговле. Но с системой обращения денег в ней связана и такая вещь, как устойчивость банковской системы. После мирового кризиса 2008 года банки кардинально поменяли систему учета всевозможных рисков: изменения процентных ставок, колебания обменных курсов, роста задолженности населения, невозможности быстро занять деньги у других банков и пр. До этого такая система толком не существовала. Полностью в Европе и США она начнет работать до конца этого десятилетия.
– В начале августа ЦБ Китая провел самую масштабную за 20 лет девальвацию юаня, снизив официальный курс на 1,9%. Не это ли стало причиной нового кризиса?
– Скажем так, одной из главных причин. Лет десять китайцы держали юань заниженным, поддерживая тем самым своих экспортеров. Так что фактически девальвация происходила, но она была скрытой. Американцы же все время давили на Китай с требованием укрепить национальную валюту, ведь экономика Поднебесной становится сильнее. И тут случилась девальвация.
Нужно отметить, что в Китае кризис из-за «перегрева» экономики ощущается на протяжении как минимум года. Этот шаг – девальвация – направлен на поддержку китайских экспортеров. Это знак того, что в Китае не все так хорошо, как представлялось американцам. Тем не менее в текущей ситуации многие экономисты воспринимают девальвацию юаня положительно. В частности, потому что курс китайской валюты к доллару долгое время был фиксированным, что и приводило к перекосам в международной торговле. В КНР до сих пор есть ограничения на вывоз капитала за границу, которых нет в России. Китайцам нужно, чтобы юань был свободно конвертируемым. Со временем это поможет юаню претендовать и на роль новой резервной валюты, составить конкуренцию доллару и евро.
– Вы хотите сказать, что девальвация – это спасительное лекарство для государства и всех его граждан?
– Конечно, нет. Любая девальвация бьет по кошелькам людей. Но этот процесс для среднестатистических россиянина и китайца будет разным. Все зависит от корзины потребления среднего человека с улицы. Разница между нашими странами в том, что в России доля импорта в такой корзине довольно большая. И в этом основная проблема нашей экономики. То есть китаец почувствует девальвацию меньше, чем россиянин.
– Девальвация юаня, рубля, бразильского реала странно смотрится на фоне разговоров о создании на базе валют стран БРИКС новых мировых резервных денег. Ведь основной их принцип – невозможность девальвации, то есть обесценивания?
– Разумеется, валюту нужно создавать одновременно с балансированием потоков международной торговли, которые и вызывают девальвации. На данный момент основные торговые потоки затрагивают производителей или потребителей в США или зоне евро. Поэтому и платежи идут в долларах или евро. Торговля исключительно между странами БРИКС по своему объему несопоставима. Там говорить о стабильности не приходится, поэтому и мечтать о резервной валюте на базе валют БРИКС еще рано. Кроме того, в нашем случае рубль слишком зависит от одного фактора – это нефть: если цена на нефть падает, падает и курс рубля. Поэтому сейчас рубль не может быть реальным претендентом на резервную валюту, даже в составе корзины валют.
– Насколько устойчива роль России в глобальной экономике?
– Наша страна сильно зависит от экспорта сырьевых ресурсов, и это не новость. Но мы всегда так жили. Мы всегда извлекали ренту из торговли пушниной, лесом, зерном, сейчас – нефтью, газом. И по-другому быть не может, потому что еще Чаадаев писал, что самый главный фактор, который на нас влияет, – географический. У нас есть все. И вопрос в том, чтобы правильно угадать спрос на что-либо, который постоянно колеблется. Конечно, мы можем говорить об инновациях. Но почему бы инновациям не быть в нефтегазовой отрасли?
Другой вопрос, что в последние 25 лет существования России общество жаждало выйти на уровень потребления среднестатистического европейца (с учетом Южной и Восточной Европы, разумеется). Мы этого в итоге достигли, но все деньги ушли на импорт, а не на развитие собственной страны. Поэтому вновь актуален вопрос о долгосрочной устойчивости экономики.
Как бы ни ругали коммунистов, но все 74 года, что они находились у власти, у них была четкая стратегия развития. Разумеется, сейчас мы что-то планируем, но не на далекую перспективу. Например, в близкой мне сфере образования в России есть проект «5-100», согласно которому к 2020 году пять российских вузов должны войти в сотню лучших вузов мира. А у Китая похожая программа рассчитана аж на 75 лет. С одной стороны, это их восточный взгляд – пробуддийский, проконфуцианский – призывает к терпеливому движению к цели. С другой – это то же самое планирование, которое было в СССР. Для промышленности у китайцев есть планы на 30 лет и т. д.
В США тоже существует некий госплан, оперирующий инструментами рыночного государственного регулирования: квоты, пошлины, налоги. А в России все происходит несколько хаотично: в нас нет ни длительного госплана, ни рыночного регулирования, мы застряли где-то посередине, отчего происходит колоссальная потеря средств. Однако своего места в глобальном разделении труда наша страна не потеряет.
– Стоит ли в таком случае говорить об уходе России от нефтяной зависимости?
– Экономисты сходятся во мнении, что в XXI веке Китай будет мировой кузницей, Европа и США – мировой лабораторией, где производят технологии, а Россия будет поставлять ресурсы. В этом отношении ничего не изменится, и в этом нет ничего плохого. Вопрос лишь в том, чтобы передавать не только нефтепродукты и строить нефте- и газопроводы, но и в том, чтобы применять новые технологии. А они у нас есть. Например, в строительстве малых НПЗ.
Наша проблема в том, что госкомпаниям, таким как «Газпром» и «Роснефть», неинтересно заниматься мелкими или иссякающими месторождениями. Им проще переключиться на что-то новое. В итоге остается масса недокачанных ресурсов. А ведь тут маленькие компании могли бы не только качать нефть, но и на месте ее перерабатывать и продавать. Сюда нужно вовлекать средний и малый бизнес. Но госкорпорации, как мы знаем, не любят конкурентов. И регулировать этот процесс очень сложно.
– Россию часто сравнивают с Бразилией – одной из стран БРИКС, которая особенно близка к нам по экономике. Однако ей удалось в довольно короткий срок перейти буквально от «плетения лаптей» к экспорту высокотехнологичной продукции. Как это получилось?
– В определенный момент Бразилия, как и СССР в свое время, выработала стратегию развития. В нее входили национальные программы поддержки определенных отраслей. В результате из сугубо сельскохозяйственной страны она превратилась в третьего крупнейшего поставщика самолетов на мировой рынок.
У нас это все действует в искаженном виде. Давайте вернемся к наболевшей теме импортозамещения в России. Выглядит это следующим образом. Государство предлагает запретить ввоз западных продуктов, позволив отечественным производителям занять эту нишу. Без должного контроля это вылилось в перекос исключительно в сторону бизнеса. Потребитель остается как бы за скобками: сыр на прилавках есть, а то, что он из пальмового масла, это уже мелочи.
Тут уместно будет привести пример Южной Кореи. Когда на рубеже 1970-х годов корейцы создавали автомобилестроение, они импортировали металл, так как своего производства у них не было. Корейцы поставили цель: производить лучшие в мире машины. С точки зрения экономики у них не было какого-либо конкурентного преимущества автопромышленности. И они ввели систему, которая действительно ограничивала импорт западных машин, но при этом помнили о высшей цели – наладить экспорт своих авто. За счет этого им удалось создать конкурентную отрасль. И когда они убрали все барьеры, выяснилось, что иномарки не превосходили корейские авто по качеству, но были дороже. Понятно, в пользу чего в таком случае делал свой выбор потребитель.
Но вернемся в Россию. Можно запрещать ввоз иностранных товаров, но тогда необходимо принять целевые программы по качеству, например. Если с сыром, может быть, получается не очень, то ведь мед-то у нас хороший. Фермеры Ленобласти и других регионов России неоднократно это доказывали. А сегодня, к сожалению, довести до массового петербургского потребителя этот прекрасный товар невозможно.
– Еще в июле глава Минэкономразвития Алексей Улюкаев заявил, что российская экономика достигла нижней точки спада и в дальнейшем будет только расти. То, что мы видим сейчас, это и есть дно?
– Недавно беседовал с представителем Всемирного банка в России, с ними мы сошлись в следующем. Существует два способа выхода из кризиса: сложный и простой. Сложный заключается в том, чтобы проводить реформы, а это воспринимается болезненно. Простой способ – пытаться снизить издержки и ждать, что кривая как-то выведет к свету. Вот сейчас мы идем по второму пути: инфляция не сдерживается, зарплаты населения падают, цены растут.
В такой ситуации граждан буквально принуждают проедать свои сбережения. Кто-то ринулся покупать машины, квартиры, прочие блага, как мы помним по примеру конца прошлого года. По ожиданиям Всемирного банка, эффект проедания должен был закончиться в августе. И уже после этого нас ожидает реальное падение спроса.
Существует еще один важный момент: многие россияне набрали немало долгов, и задолженность населения перед банками растет совершенно невиданными темпами. И тут важно, как себя поведет государство посредством Центробанка: станет ли людей банкротить, прощать долги и пр. При всем этом цена на нефть в ближайшее время расти не будет.
Поэтому мне видится, что мы достигли дна, но по нему будем ползти еще очень долго. Вот почему правительству пора принимать конкретные программы для развития экономики. Причем невзирая на санкции: Россия ведь географически никуда не денется. Европа по-прежнему остается нашим соседом, и мы будем с ней торговать в любом случае. Все остальные вопросы – это политика, это можно решить.
Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в нашей группе ВКонтакте
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 160 (5533) от 31.08.2015.
Комментарии