Среди сумрачных пейзажей

19 января на российские экраны выходит новый фильм Андрея Кончаловского «Рай».

Картину ждали давно. До нас доходили вести с поля кинематографических баталий: «Серебряный лев» на Каннском фестивале... шорт-лист «Оскара»... лонг-лист «Золотого глобуса»... Эти войны, как выигранные, так и проигранные, ясно давали понять: работы Андрея Кончаловского мир продолжает воспринимать как актуальные для себя высказывания. Может быть, это один из немногих голосов, доносящихся из России, который говорит внятно и для мира, и для здешних зрителей.

«Рай» и сам, кажется, был сделан с таким ощущением ключевой реплики в многовековом межцивилизационном споре. Это видно по его универсально важной - равно для России и Европы - теме, по международному актерскому составу, наконец, по самой его поступи, проникнутой явно гордым осознанием себя и своего смысла.

Посреди сумрачных пейзажей оккупированной Франции сталкиваются и переплетаются три судьбы, разные, но одинаково обреченные на гибель. Француз Жюль (Филипп Дюкень) - буржуа, семьянин и коллаборационист, для немцев выискивающий и допрашивающий участников Сопротивления. Хельмут (Кристиан Клаус) - аристократ из древнего рода, юный блестящий немецкий офицер, рыцарь Рейха и надежда фюрера. Он отправляется инспектировать концлагерь на предмет коррупции (воруют). И еще не знает, что ему предстоит встретить там ту, в которую он был когда-то влюблен. Ольга - русская, из семьи эмигрантов, за участие в Сопротивлении отправлена на смерть в лагерь. Ее играет Юлия Высоцкая.

Фильм начинается с монолога. Перед камерой в сером помещении, в серой одежде сидит то один, то другой, то третий герой - и делится тем, чем не успел или не имел возможности поделиться в своей жизни. Скрытыми эмоциями. Воспоминаниями о прошлом. Рассуждениями о вечном, наконец. Ведь у всех есть, например, своя концепция рая и надежда на него.

Есть соблазн, конечно, подумать (учитывая название фильма), что персонажи, отбывая из этой жизни, проходят некое интервью, как бы в небесном консульстве при получении визы. Или, скажем, дают показания высшим следователям. Но интереснее воспринять эти уходы как пример отчуждения, словно в брехтовских зонгах - когда персонаж и актер разрывают ткань повествования и уходят на какой-то другой план. В этом смысле именно в моменты отхода выделяется, выбивается из ряда игра Юлии Высоцкой. Манера ее игры - гораздо более чувственная и непосредственная, чем у ее двух партнеров. Может быть, эта разность задумана Кончаловским? Уютное мещанское людоедство Жюля, сверкающе-гордое ницшеанство Хельмута ему захотелось уравновесить откровенно сентиментальным, уязвимым, человечным взглядом русской героини?

Однако актриса будто не успевает переключиться на иной, отстраненный регистр. В результате эпизод становится похож на не совсем удачную пробу к фильму.

А военная жизнь во Франции между тем развивается своим чередом. И здесь смелыми мазками смешиваются самые разные жанры из серии «о войне», но смешиваются неизменно уверенно и эффективно. Вот жизнь буржуазной семьи, чинная и размеренная, разговоры с детьми, «не смей говорить о том, что не любишь немцев» - и копошение ужасной бездны под всем этим лоском, тлен и смерть, и кровавые будни гестапо.

Вот - история разрушения дворянского гнезда, последний отпрыск которого Хельмут, возвышаясь, занимает место доверенного лица Гиммлера. Из темноты кабинета выплывает его ужасная тень, карикатурно и абсолютно точно сыгранная Виктором Сухоруковым. Офицер Хельмут в своих рассуждениях и поступках напоминает такого же безжалостного героя романа «Благоволительницы» Джонатана Литтелла: Кончаловский сам признается, что смаковал его, работая над фильмом. Здесь есть и выход в мифологический пласт. Хельмут вдруг видит в туманном лесу призраков. И это не нарушает течения картины - время такое, канун Апокалипсиса, что мертвым пора вставать из могил. А с живыми людьми еще хуже... Как в Евангелии от Матфея: «Также услышите о войнах и о военных слухах. Смотрите, не ужасайтесь, ибо надлежит всему тому быть, но это еще не конец».

И есть еще одно измерение, непредставимое из уютных комнат и строгих кабинетов, но неразрывно с ними связанное: концлагерь.

...И здесь фильм совершенно внезапно словно бы делает несколько быстрых шагов назад. По мере того как события ускоряются, приближаясь к воронке смерти, к кульминации, в «Рай» проникает нежданная здесь вещь: морализаторство. Концы сюжетных линий быстро, пока не кончилась война, увязываются в узелок. Наскоро появляются и опустившиеся немцы, продолжающие рассуждать о сверхчеловеке, и монологи Хельмута о величии арийского рая, и молчаливая самоотверженность героини, и свет, и голос свыше... Все это превращается в притчу, в детскую библию, в карманное толстовство.

После безупречно разыгранных двух третей фильма это переживается, как отдельная трагедия. Кажется, что беда здесь - та же, что и у многих других произведений о Второй мировой, холокосте и концлагерях. Их авторы начинают рационализировать, пытаясь придать творящемуся хоть какой-то смысл, пусть и ужасный, но смысл... Но на таких экстремальных величинах никакой смысл не выдерживает. Вернее, он рождается - или не рождается - в уме зрителя.

Андрей Кончаловский попытался предложить его публике. Что же, он в очередной раз показал, что рай, как и ад, недосягаем и непостижим. Как говорит Авраам в притче о Лазаре: «Перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят».

Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в нашей группе ВКонтакте

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 008 (5870) от 18.01.2017.