Кармен-сюита

Начиная смотреть сериал «Анна Каренина» (про который я уже знала, что сценарий был слеплен из сюжетных мотивов Толстого и Вересаева), я думала: как хорошо, что Шекспир убил принца Датского холостым и бездетным, и что Розенкранц и Гильденстерн мертвы, и некому дать возможность пересказать все, написанное автором, «своими словами»... Потому что ну никак у меня поначалу не укладывались в голове эти два дядечки - старательно состаренный Вронский и плебейского вида Сергей Каренин - бывший «маленький Фаунтлерой». Впрочем, к Вронскому я быстро привыкла, к Сергею Каренину - так и не смогла.

И я сразу не полюбила эту Анну.

Но вовсе не потому, за что ее проклинали в соцсетях: не за облик и голос актрисы Елизаветы Боярской. Вовсе не интонационное обытовление и не речевое осовременивание меня смущало и раздражало. Буквально с самого начала я поняла, что режиссер Анну не любит, хоть и пытается это скрыть, но скрыть не получается. А таков уж «закон природы»: зритель любит или не любит то, что любит или не любит автор. В данном случае - автор фильма.

Карен Шахназаров совершил самоубийственный эксперимент, потому что каждый смотрящий фильм - в точности как та самая светская публика, для которой условности - это и есть главное; которая судачит о чужой жизни и чужом несчастье, когда-то попадая в болевые точки, но чаще их не видя, не понимая, и обсуждая малозначимые пустяки.

В частности, обсуждая голос и манеры актрисы, да еще военную, вересаевскую, часть сюжета. А ведь художника следует судить «по законам им самим над собою признанным». То есть принимать предлагаемые тут правила игры: старый Вронский рассказывает взрослому Сереже историю, которой Сережа не знал. Главное, чтобы и сам автор фильма этим правилам строго следовал. А так не получается, ибо вряд ли Вронский знал, к примеру, содержание разговоров Анны с Долли, с Карениным, да и еще многого не знал и знать не мог из того, что мы видим на экране. И это приходится либо «прощать» создателям фильма, либо над ними смеяться.

А мне смешны все причитания по поводу соответствия фильма роману, которого большинство причитающих не помнят, если вообще читали. Лично меня этот вопрос мало занимает. Когда мне нужен Толстой - я беру с полки книгу и читаю, а не включаю телевизор.

К толстовскому роману я возвращалась в жизни несколько раз. Впервые, еще в школе, читала его именно как сюжет о большой и настоящей любви, в раздражении промахивая громадные куски размышлений Левина. Потом, с возрастом, наоборот, Левин меня занимал куда больше, чем Анна, которая где-то с конца первой трети романа становилась мне все более неприятна. И, наконец, однажды я прочла все с одинаковым вниманием. И вдруг поняла, что, в сущности, Толстой написал совершенно библейскую историю грехопадения и его последствий, а вовсе не привычную нам по фильмам и школьным урокам литературы «историю раскрепощения женщины и протеста против условностей».

И поэтому толстовская героиня в первых главах романа выписана как абсолютно идеальная женщина. Добрая, искренняя, честная, не лукавая. Совсем без двойного дна. Спокойная. И потому всеми любимая и уважаемая. Любая другая сумела бы в своих драматических обстоятельствах «устроиться». А такая «устраиваться» не хотела и не умела. Не выносила лжи и притворства. И потому, «преступив», стала как Адам после грехопадения - «порченная»: злая, раздражительная, ревнивая. Причем «испортилась» сразу и вся.

Но, как выяснилось, все находятся во власти хрестоматий, и всем надо, чтобы было «как в прошлый раз». А все экранизации сразу нам показывают «испорченную женщину». Просто у каждой эпохи свои представления о «порче». Вот и Анна у Шахназарова — Боярской «порченная» сразу. Такая, какой толстовская Анна стала лишь после.

Эта Анна совсем не страдает от обрушившегося на нее счастья-несчастья: любви. Не борется с этим чувством, отдаваясь ему сразу и целиком. А раз нет боли по утрате покоя и чистоты, то все остальное сводится лишь к одному: к пресловутому отрицанию условностей.

А сериал меж тем затягивает. И то, что вначале раздражало и злило, постепенно раскрывалось и убеждало. Например, то, что никто тут не соответствует словесным характеристикам. И Каренин - вовсе не «злая машина», а человек честный и хороший. И светский хлыщ Вронский внезапно оказывается благородным и чистым человеком. И легкомысленный обормот Стива - умницей, человеком тонкой души.

И вот всем этим прекрасным людям Анна Аркадьевна постоянно причиняет ужасную боль. Причиняет все более осознанно и жестоко - с каждым новым эпизодом. И я понимаю зрителей, которым не хочется расставаться с привычным образом Анны - жертвы светского общества. Но помочь ничем не могу. Потому что зритель, в том числе и просвещенный, совершенно отвык от понятия «режиссерская тонкость». И не желает вникать в нюансы.

Вот Каренин говорит Стиве ужасную вещь: «Все смотрят на меня и ожидают чего-то... еще немного, и мне не выдержать этого потока презрения». Ловушка, из которой не выбраться: куда ни кинь - ему все равно презрения не избежать, будь он хоть сто раз святой. И выбранный им с помощью Лидии Ивановны выход - самый разумный, хоть и жестокий: оставить все как есть.

Вот Вронский, человек открытый и бесхитростный, для которого мазохистская идея «самонаказания» Анны» - вещь совершенно непонятная, а потом будет непонятно, за что она все время наказывает и казнит его самого...

Удивительное дело: ни в одной другой экранизации не было так очевидно, что эти двое совершенно не созданы друг для друга. Что даже если нафантазировать себе брак Анны с Вронским сразу - без Каренина, прямо из княжон Облонских, то трагедии все равно не миновать... «Зачем она меня ставит в такое положение?» - это ключевой вопрос, и ответа на него у Вронского нет и не будет никогда. Ему никогда не понять, что такое - в омут головой. И никогда не понять - зачем. Зачем ей хочется провоцировать окружающих, зачем испытывать его «на прочность», зачем вообще вся эта ее демонстративность.

Впервые перед нами Вронский, все время чувствующий себя виноватым - просто за то, что он такой, а не иной. За то, что обыкновенный, что первая пылкость его чувства потихоньку переходит в спокойную привязанность к этой женщине, за то, что ее собственная страсть причиняет ей не радость, а боль. Он, простой и не слишком глубокий, не может соответствовать безумной высоте ее требований.

А ей мало мучить себя, она еще испытывает постоянную потребность мучить его, и этого ему тоже понять не дано. Слишком уж отчаянную женщину играет Боярская, слишком безоглядную, совсем не приспособленную для тихой супружеской привязанности.

В сущности, она играет Кармен. Но боюсь, что во второй части романа Толстой и писал кого-то, похожего на Кармен... «Если бы ты любил, как я! Если бы ты мучился, как я!» - кричит она Вронскому и даже не думает, что не может он - как она. Может - но по-другому.

Единственный, кто ее по-настоящему понимает, это не Вронский и даже не кроткая Долли, а только брат, знающий ее с детства. И именно Стива ничуть не удивлен ее истерикой, а спокойно требует: «Анна, да уйми ты своих демонов!».

Вронский прямо на глазах из веселого, живого молодого человека превращается в унылого и задавленного жизнью. И с этим очень корреспондируется старый Вронский, которого тянет в Пекин, который с чувством произносит слова «покой», «мир» и «тишина».

В названии другого толстовского романа «Война и миръ» - это вовсе не «война и мирная жизнь». Это война - и мир людей. Твердый знак решал все и объяснял все. Новый фильм - именно что про «войну и миръ», и неизвестно еще, где страшнее.

Шахназаров - первый из экранизаторов, который так жесток к Анне. Поэтому происходящее с ней делается все нестерпимее. Совершенно невыносимо смотреть, как Анна буквально скатывается в безумие, терзая всех вокруг и Вронского первого. Дело даже не столько в отсутствии всякой ее снисходительности к мужским «игрушкам», которые так нравятся Вронскому, а в том, что там, где раньше на первом месте для нее стояло «он», - сейчас неизменно оказывается «я». Она становится груба и бестактна, становится похожа на Хари из «Соляриса», не способную находиться отдельно, но и не способную хоть секунду не мучить его. Эта фурия сведет с ума кого угодно - ведь она его уже практически ненавидит!

Вот этот жестокий взгляд со стороны - он, конечно же, не взгляд Вронского, а взгляд создателя фильма.

И потому все меньше остается пространства для понимания ее и сочувствия ей. И задолго до того, как иссякнет терпение Вронского, иссякает терпение зрителя.

Но, право же, откройте роман. Просто вчитайтесь, и вы увидите, как и в романе Анна постепенно становится ненавистна автору. Потому что она разрушает все, с чем соприкасается. Включая себя самое.

...Когда старый Вронский в фильме произносит «Она не отпускает меня уже 30 лет», — я немедленно понимаю, что в конце он обязательно погибнет. И, скорее всего, это будет самоубийство - пусть и завуалированное.

Карен Шахназаров снял страшный и смелый фильм. В котором многое оказалось просто непонятым. Да, там удалось далеко не все. К примеру, самая серьезная неудача фильма, на мой взгляд, - Сергей Каренин, скучный резонер, единственная функция которого в сюжете - спрашивать: «А что было дальше?».

Но таких убедительных актерских удач, как Алексей Каренин (Виталий Кищенко), как Стива (Иван Колесников), как Вронский (Максим Матвеев), я, пожалуй, не припомню со времен вполне хрестоматийной экранизации «Идиота».

А работа Елизаветы Боярской - пусть не с самого начала, но с эпизода родов и до финала - мощный художественный анализ. Я бы даже сказала - жестокий диагноз, поставленный актрисой героине.

Тем, кто со мной не согласен, предоставляю полную возможность трактовок: «она ничего не понимает», «она боится Шахназарова», «она ищет черную кошку в черной комнате, где кошки нет».

Ну, вольному - воля.